“Нефть на кончике долота”

– Генадий Иосифович, каково, по вашим оценкам, нынешнее состояние нефтегазовой отрасли в России, с какими результатами отрасль завершила 2019 год? Расскажите об основных проектах.

– Для нефтегазового комплекса в целом 2019 год прошел достаточно успешно. Лишь один из десяти крупных проектов – Керченский мост, не относится к нефтегазовой сфере.

Говоря о ключевых событиях, на первое место я бы поставил МГП «Сила Сибири». Впервые вопрос строительства газопровода в Китай был поставлен еще 25 лет назад. Ради объективности следует сказать, что инициатива исходила от китайцев. Но руководство страны посчитало, что главными для российского газа должны быть рынки европейских стран. В то время я возглавлял Роснефтегазстрой, мы направляли обращения к Д. С. Черномырдину, который был в свое время моим другом, о том, что надо пойти на встречу китайцем. Но только спустя годы, в 1997 г. во время поездки Б.Н. Ельцина в Китай было дано поручение изучить вопрос.

«Сила Сибири» – это не труба ради трубы. И дело даже не в том, что теперь мы сможем продавать больше газа в АТР. Газопровод важен потому, что в Сибири и на Дальнем Востоке нет никаких производств, а строительство и обслуживание МГП не просто способствовало созданию рабочих мест, но и образованию населенных пунктов, что, конечно, ставит этот проект на первое место среди проектов года.

Второе событие – вывод на полную мощность ВСТО. Когда 10 лет назад руководитель «Транснефти» С.М. Вайншток выступил с предложением о строительстве этого нефтепровода, многие идею не поддержали. Я был среди тех специалистов, которые сочли предложение вполне правомерным.

Когда в середине шестидесятых были открыты месторождения Тюменской области возникла идея построить нефтепровод Тюмень-Токио. Примерно в то же время появилась альтернатива – БАМ и тогда транспортники предложили перевозить нефть по железной дороге. Но этого не произошло.

Строительство ВСТО также способствовало развитию инфраструктуры.

Все нефтяные месторождения в основном расположены в Западной Сибири, но и Восточная Сибирь имеет огромный потенциал. Пока трубопровода не было месторождениями Восточной Сибири никто не интересовался. Сегодня Сургутнефтегаз добывает на Талакане более 9 млн тонн, Роснефть на Ванкорском месторождении – свыше 20 млн, Иркутская нефтяная компания в прошлом году добыла около 9 млн. тонн. В целом, в Восточной Сибири уже добывается 55 млн тонн нефти и не за горами те 80, которые нужны для заполнения трубопровода. Поэтому, с одной стороны, это развитие инфраструктуры, с другой – освоение тех малых месторождений, которые там есть.

– Месторождения Восточной Сибири неохотно исследовали, потому что не было возможности для транспортировки, но почему там не стали развивать переработку?

– Еще в советское время была подготовлена программа строительства мощных нефтехимических предприятий в Западной Сибири в Нижневартовске, Сургуте, в районе Увата. Но процесс остановился из-за выступлений «зеленых», хотя уже были даны поручения по разработке проектной документации. Если мы хотим осваивать Восточную Сибирь, то без создания там промышленности ничего не получится. Ради интереса ни город, ни селение не возникнет. Только если есть экономическая целесообразность.

– Возвращаясь к ключевым событиям, что еще Вы отнесете к проектам года?

– Хочу отметить Турецкий поток и Северный поток-2, который могли закончить в прошлом году, но из-за санкций вопрос затянулся. Я говорю об этом, потому что все эти проекты имеют не только внутреннее, но и международное значение с точки зрения обеспечения энергетической безопасности всего мира.

Также следует отметить выход Ямал-СПГ на полную мощность. Сегодня слышатся голоса о нецелесообразности проекта и его долгой окупаемости. Я считаю решение о запуске производства правильным. Создание мощностей по сжижению газа дает возможность более активно работать на рынке. Транспортировка по трубопроводу дешевле, но труба привязана к конкретному месту, а СПГ можно поставлять в разные точки мира. НОВАТЭК сделал колоссальный проект, один из немногих проектов постсоветского времени, который уложился в срок и в обозначенный бюджет.

Есть интересный проект у компании ЗапСиб нефтехим, который даст возможность производства миллион тонн ПП и ПЭ.

Не могу не сказать еще об одном событии. В 2019 г. мы отметили 50 лет Самотлорского месторождения. Это месторождение давало около 150 млн тонн нефти в год. Мало стран, способных выдать такой объем добытой нефти, а в нашем случае это было одно месторождение.

– Наверное, уже нигде в мире не откроют подобное месторождение, приходится исходить совсем из других реалий.

– Да, ситуация совершенно иная. Сегодня можно говорить о четырех столпах, на которых держится нефтегазовый комплекс.

Первый – запасы. Если запасов нет, то и говорить не о чем. Ресурсы у нас достаточно большие, но от ресурсов до запасов длинная дистанция. В прошлом году мы отметили 300 лет Берг-коллегии, которая была создана Петром I для отслеживания запасов всех полезных ископаемых. С момента создания и на протяжении последующего времени, вопросы запасов были на первом месте. В Советском Союзе за обеспечение народного хозяйства страны запасами полезных ископаемых отвечало министерство геологии. Сегодня такая ответственность не возложена ни на одно министерство, никто в стране не отвечает за прирост запасов. Из-за недостаточного финансирования объем разведочного бурения крайне низок. В свое время РФ производила около 7 млн м в год разведочного бурения, за последние 30 лет ни разу не бурили более 1 млн. м. Как учили наши выдающиеся геологи – нефть на кончике долота. Только пробурив можно узнать ответы на главные вопросы: какой пласт, давление, насыщение, сама нефть и тысяча других важных особенностей.

Сегодня появились новые методы, которые позволяют повысить коэффициент удачи – т.е. сколько из пробуренных скважин нефтяные. При помощи современных методов – гравиразведка, разведка из космоса и т.д. мы можем повысить коэффициент до 7-8. Открываемые за последние годы месторождения содержат примерно 5 млн. тонн, а многие еще меньше. Например, в 2018 г. среднеизвлекаемые запасы 90 открытых месторождений составили 1 млн. Возникает вопрос: где взять запасы?

Из имеющихся сегодня запасов, 60-70% это ТрИЗ. К слову, нет четкого определения какие именно запасы относить к трудноизвлекаемым. Я считаю, что если месторождение требует нестандартной новой технологии для разработки, то его запасы следует относить к ТрИЗ.

В настоящее время 80% добычи приходится на старые, традиционные месторождения. Но так не будет вечно. Не так давно ТрИЗ составляли 10% добычи, сегодня традиционные запасы составляют только 30%. Что нужно делать? Во-первых, бурить разведочные скважины. Восточная Сибирь и Дальний Восток совершенно пустое место на карте запасов.

Академик Трафимук, открывший ряд месторождений в Башкирии, считал, что месторождения Сибири имеют огромные ресурсы – 100 млрд тонн н.э. Из этого ресурса мы мало сумели открыть, потому что мало бурим. Поэтому основная задача –поиск углеводородов в новых районах. И это задача не компаний, а государства.

На суше еще очень много неопоискованных территорий. Государство тратит примерно 30 млрд. рублей на разведку и около 280-300 млрд тратят компании. Но они ведут разведку в тех регионах, где бурят, т.е. за счет эксплуатационного бурения. Поиском должны заниматься компании, но государство должно сказать, в каком месте перспективы, должно подготовить территорию, а компания покупает лицензию на поиск, ставит на баланс и потом добывает.

Второй кит – это технологии. В качестве иллюстрации можно привести ситуацию со сланцевым газом и нефтью в США. Одно время добыча в штатах сильно упала, а потом создали технологию добычи сланцевой нефти затратив на эту технологию более 100 млр долл. В России в разработки не вкладываются, поэтому технологии не появляются.

При этом надо понимать, что та технология, которая используется американцами для добычи сланцевой нефти один к одному к нашим месторождениям применить нельзя.

У нас есть баженовская свита, которая занимает 1 млн км2. И. Нестеров – один из замечательных геологов, считал, что в баженовской свите более 100 млрд тонн нефти. Другие специалисты, А. Конторович, например, дают более сдержанные прогнозы – 18-20 млрд. тонн, но даже эта цифр очень большая. Чтобы создать технологию разработки баженовской свиты надо сделать большие затраты.

Когда разрабатывалось Ромашкинское месторождение были внедрены такие технологии, как внутриконтурное заводнение, законтурное заводнение, наклонно-направленное бурение, бурение боковых стволов.

– Кто их долженвыделять средства на разработку технрологий, государство или компании?

– Я считаю что государство. Или оно должно стимулировать компании, которые могут заняться такой разработкой. В России есть наукоемкие компании. Одна из таких компаний – Ритэк, входящая в структуру Лукойла. Они первые начали заниматься разработкой технологий добычи нефти из баженовской свиты. Активно это направление развивает Газпром нефть. В 2018 г. был объявлен нацпроект «Бажен» и поручили этот вопрос Газпром нефти. Я полагаю, что здесь надо было объединить усилия многих компаний: и Газпром нефти, и Ритэка, и Салымпетролиум. Если мы сумеем создать технологии добычи из баженовской свиты, доманиковых отложений, тюменской свиты, то на долгие годы будем обеспечены запасами.

– Компания, разработавшая технологию будет ею делиться?

– Никто не захочет делиться, поэтому я и говорю, что надо объединять усилия. Пока компании не объединятся, каждая так и будет изобретать велосипед.

– Если государство начнет поддерживать добычу на отдельных месторождениях, например на Самотлоре, будет ли компания-оператор разрабатывать технологии, нужны ли преференции?

– Сегодня на Самотлоре добывают 25 млн. тонн. Проблема Самотлора в высокой обводненности нефти. На 100 тонн добытой жидкости только 5 тонн нефти. Поэтому без преференций это будет нерентабельно. Я был там в прошлом году и могу сказать, что есть возможности понемногу наращивать добычу, а параллельно искать новые технологии и уже есть наработки по снижению обводненности. Иногда говорят о выпадающих налогах. Не будем добывать на Самотлоре – не будет никаких налогов.

Возвращаясь к столпам следует отметить финансирование. Отрасль сегодня недофинансирована. В одном из своих выступлений министр энергетики А. Новак отметил, что в 2018 г. было затрачено 20 млрд долл на развитие добычи и разведки. Много это или мало? Я сделал простой подсчет. В мире на каждую добытую тонну нефти тратится 100 долл, а у нас меньше 30. Надо вкладывать деньги в обустройство месторождений, в поиск технологий. 100 долл – это средняя цифра, в США она составляет 200-300 долл. В России не вкладывают деньги в поиск технологий.

Когда нефть стоила 100 долл и выше мы не смогли создать эффективно работающую банковскую систему. Российские банки готовы выдать кредиты под 15-20% на 2-3 года. Под такие кредиты невозможно построить капиталоемкий объект. Тот же Ямал-СПГ окупится через 10-15 лет. Иностранные банки дают кредиты под 2-3% на 15 лет, они понимаю, что Северный поток не построить за полгода.

Четвертый кит – кадры. В погоне за балонской системой мы ликвидировали нашу систему кадров. Нехватка квалифицированных специалистов сказывается на всех этапах. Сервис начинается с геологии, затем идет бурение, КРС, обустройство месторождений – все завязано в сервисе. И одна из задач, стоящих перед государством и Союзом нефтегазопромышленников – это поддержка нефтесервиса.

Большой удельный вес в нефтесервисе принадлежит иностранным компаний – Halliburton, Schlumberger, Baker Hughes , и др. С одной стороны это неплохо. Это компании мирового уровня, они приходят к нам, приносят свои технологии, обучают кадры. Сегодня примерно 25% сервиса приходится на долю иностранцев. Но если взять интеллектуальный сервис, то на долю этих компаний приходится 80%. Это грозит тем, что объемы добычи нефти и газа нам начнут диктовать из Вашингтона и Лондона. Сегодня мы проигрываем конкурентам в технологии, стоимости бурения, в издержках и сроках, которые у нас достаточно велики.

Поэтому, одна из основных задач, стоящих перед российскими нефтесервисными компаниями – снижение издержек.

В нефтесервисе сегодня существует ряд проблем, Одна из них связана с тем, что компании зачастую не заинтересованы в обновлении оборудования. Нужна целая система мер по регулированию их деятельности. И Союз нефтегазопромышленников разработал такую систему. Была составлена дорожная карт, которая обсуждалась в присутствии А. Новака и нефтесервисных компаний. Но эта карта лежит в архивах Минэнерго. Сегодня мы работаем по вопросам, связанным с импортонезависимостью. В России появились компании, которые производят оборудование для тех же ГРП, но пока они единичны, а уровень этого оборудования недостаточно высок для того, чтобы делать многостадийный ГРП, максимуцм 9-10 стадий.

– Каково сегодня состояние парка бурового оборудования?

– У 85% буровых установок истек срок службы. Их нужно менять, а менять не на что. Поэтому закупаем в Китае. Было время, когда один только Уралмаш производил 365 комплектов бурового оборудования в год. Сегодня производят в 10 раз меньше.

– Это не высокотехнологичное оборудование, в чем проблема его производства?

– Китайское оборудование дешевле нашего и по качеству вполне удовлетворительное. Одна из ведущих нефтесервисных компаний, занимающихся бурением, – ССК в течение двух лет проводила испытание китайских установок. Испытания показали, что при значительно более низкой цене качество этого оборудования не уступает качеству оборудования, производимого российскими компаниями. Поэтому вопрос, связанный с заменой оборудования будет упираться в то, где взять и какие деньги за это платить. Несколько лет назад я был в Италии и попал на производство компании Дриллмет, это небольшое предприятие, выпускающее порядка 30 установок в год, но они это оборудование поставляю ведущим российским компаниям (Луколу, Сургутнефтегазу и другим). Газа и нефти у них нет, а оборудование они производят хорошее.

Делать можно все, это лишь вопрос заинтересованности. Лет пять назад у нас было 70% импорта, сегодня это 50 на 50.

– За счет железа, а в наукоемком, технологичном оборудовании стопроцентная зависимость в некоторых сегментах…

– Да, это касается автоматики, телемеханики, там большая зависимость от импорта. Но и по компаниям цифры разные. Например, в Транснефти используется 93% оборудование российского производства. Газпром работает в основном с российскими предприятиями.

Мы никогда не ставили задачу полностью вытеснить импорт, это нереально. Если нужен один станок из-за него не будешь строить завод. Оптимальной была ы пропорция 80% российского оборудования и 20% иностранного.

– Мы не воспользовались хорошими моментами, не создали систему связанную с кредитованием в то время, когда был удачный момент. Т.е. «пряник» не помог, а «кнут» в виде санкций?

– А кнут помог. На одной из конференций в Башкирии, выступающие говорили: «спасибо американцам за санкции, наше руководство наконец-то повернулось к производству отечественной продукции».

– Что еще должно сделать государство?

– Надо изменить отношение государства к нефтегазовому комплексу. Комплекс, который кормит страну, заслуживает к себе другого отношения. В 12 нацпроектах нет ни слова о нефтегазе.

– Подразумевается, что это кормушка, из которой мы тянем в бюджет.

– Корову, которая дает молоко, надо кормить. Не проходит недели, чтобы не было конференции, посвященной вопросам нефти и газа, специалисты выступают с предложениями, пишутся документы и рассылаются во все инстанции. Не могу сказать, что реакции нет совсем, но это реакция с очень большим сдвигом по срокам. То о чем мы говорили 15-20 лет назад сегодня только начинает озвучиваться. А фактор времени сегодня является самой непосредственной экономической категорией, не успел сегодня – отстанешь навсегда.

Сегодня мы говорим, что надо поддержать малый бизнес в нефтянке.

– А он есть?

– В очень небольшом количестве. Было время, когда малый бизнес давал почти 20% добычи нефти. Сегодня в США малый бизнес дает 50% добычи. У нас – 2%. В России примерно 200 добывающих компаний, у американцев – более 10 тысяч компаний, которые добывают, огромное количество нефтесервисных предприятий. Более 25 тысяч скважин в нашей стране простаивает. Для больших компаний скважина, имеющая дебит менее 4 тонн в сутки считается нерентабельной и уходит в простаивающий фонд. У американцев скважина дающая 500 литров в сутки считается рентабельной, т.к. там другая система налогообложения. Почему бы нам не отдать эти неработающие скважины малым компаниям.

– Они выживут на этом рынке?

– Выживут. У них меньше обоз, мы могли бы за счет этого иметь дополнительно порядка 10-15 млн тонн нефти.

– Но это, вероятно, очень долгий вопрос, ведь надо не только как-то одноразово поддержать поддержать малый бизнес, а создать его, под него нужны особые налоговые системы и т.д.

– Да, многое нужно сделать. Но это будет оправданно. Есть пример Татарстана, где 30 малых компаний добывают 6 млн тонн нефти, это 20% добычи в республике.

– Мы выяснили, что должно делать государство для развития нефтесервисного рынка, а какова сфера ответственности компаний, что они должны делать?

– Компании должны заниматься снижением издержек. Миру нужна нефть, объемы добычи нефти увеличиваются, компании должны искать технологии.

Основная проблема в том, что в нефтянке мало управленцев-профессионалов, нефтяников, которые знают это дело. В. Алекперов, В. Богданов, Н. Маганов – вот и все профессионалы в отрасли. Как говорил мой друг: «Нашествие дилетантов страшнее саранчи». Это всего касается, но особенно нефтяной сферы.

– Ваш прогноз, что ждет российский нефтесервис в обозримой перспективе?

– Большая беда в том, что докладывая высшему руководству страны об основных показателях никто не называет реальные цифры.

В свою бытность министром природных ресурсов Ю. Трутнев докладывал президенту, что российские компании прирастили 700 млн. тонн нефтяных запасов. Я посчитал, когда мы открывали Самотлор, Холмогорку, эффективность разведочного бурения была 200 тонн на метр проходки. Сегодня нет таких месторождений, но если принять те же 200 и учесть, что мы бурим миллион, то посчитав, получаем 200 млн. Но где же еще 500, о которых докладывает Трутнев? Поэтому надо, чтобы были люди, которые могли сказать правду, не оглядываясь на свое благополучие.

Поэтому, говоря о перспективах нефтесервиса, можно сказать, что все зависит
от политической воли. Если такая воля будет, то за 5 лет можно существенно
изменить ситуацию, потому что потенциал определенно есть.